Шарф.

Я хотела бы, знаешь ли, подарить тебе шарф
Было время — цепочку на шею дарила.
А шарф — нечто вроде зелья из тайных трав,
Зелья, которое я никогда не варила.

Он обнимет тебя за шею, как я тебя не обнимала,
Он прильнет к твоему подбородку — тебе бы так это пошло,
А я уже не сумею. А раньше я не понимала,
Что — никаких цепочек, а только — тепло, тепло.

Вероника Долина

Я тебя разлюбила

Я тебя разлюбила, глотатель
Новостей, пирогов и сердец!
Не творец, а бумагомаратель,
Остроумец, домашний мудрец.

А тебя полюбила, ваятель
Пирамиды, баллады, лыжни!
Путник, первопроходец, искатель,
Нелюбитель моей болтовни.

 

Татьяна Бек

Хозяйская печка с поленьями.

Хозяйская печка с поленьями,
Над крышей — планета Юпитер,
И, чей не припомню, с оленями
Колючий и ласковый свитер.

И вечное пение примуса,
И две занавески из марли…
Росточек был слабый, но принялся…
Младенец заплакал. «Не жар ли», —

Бегут и тревожатся, пробуя
Губами румяные щеки…
Ты выросла — высоколобая.
Ты миру диктуешь уроки.

А что ты на деле увидела
Значительней этого дома,
Где жизнь под опекой Юпитера
Была добротою ведома?

 

Родословная — сказочный чан.

Родословная! Сказочный чан.
Заглянувши,
отпрянешь в испуге.
Я, праправнучка рослых датчан,
Обожаю балтийские вьюги.

 

Точно так же
мне чудом ясны
Звуки речи, картавой как речка,
Это предки с другой стороны
Были учителя из местечка.

Узколобому дубу назло,
Ибо злоба — его ремесло,
Заявляю с особенным весом:
Я счастливая. Мне повезло
Быть широким и смешанным лесом.

Сердолики.

От скитаний осталось наследье —
Сердолики в туркменском браслете.
Наподобие нашей брусники:
Нравом дики: таинственнолики.

Нацеплю, а увижу — верблюда: 

Чудо-юдо, любимое люто; 

Справа — горы. А сзади и слева, 

Сколько помню, иудино древо
Шелестит лепестковою пряжей —
Наподобие яблони нашей…

Нацеплю — и заходятся в крике
Вспоминающие сердолики!

 

Восток

Плоды в изумленной корзинке.
Базар на чужом языке,
Где женщина в черной косынке
Готовила кофе в песке.

Так долго, и молча, и тяжко…
О губы сомкнувший Восток!
…И глухо звенела медяшка
О тысячелетний лоток.

Звено.

Ты неверно живешь. Ты не видишь ни грушевых веток,
Ни грошовых сандалий старухи, сидящей в кино…
Одинокий охальник, ничей ни потомок, ни предок,
Опечатка, зиянье, забытое цепью звено.

Как безжалостно небо! Душа оступилась — и крышка:
Потеряла дорогу,
своих не находит начал.
А ведь был и очкарик, и школьник, и чей-то сынишка;
И высокие звезды подзорной трубой приручал;

 

И лимонниц любил, и капустниц; и карта Европы
Волновала как тайна; и бабушка пела про степь…
Я живое лицо различаю под ретушью злобы:
Это просто усталость —
еще восстановится цепь!

Вечно манили меня…

Вечно манили меня задворки
И позабытые богом свалки…
Не каравай, а сухие корки.
Не журавли, а дрянные галки.

Улицы те,
которые кривы,
Рощицы те,
которые редки,
Лица,
которые некрасивы,
И — колченогие табуретки.

Я красотой наделю пристрастно
Всякие несовершенства эти…
То, что наверняка прекрасно,
И без меня проживет на свете!

Мир.

Мир поделился открыто
Детством, теплом, обувкой —
На сквозняках алфавита
Бегай за бабочкой-буквой!

 

Жизнь, расшибаясь о встречи,
Жаждала смысла, дела…
Шероховатости речи —
Лучшее, чем я владела.

Метели.

Я то лягушкой, то царевной
Глядела из-под челки гневной
И миру говорила:
— Мучь! —
…Мне просто не вручили ключ
От ровной жизни ежедневной.

- Ты не моя, — твердил обычай
Желанного житья-бытья…
Вот и летела с песней птичьей
В надуманную глушь! Хотя
Мне так хотелось жить — шутя…

А то,
что вы зовете нравом
Холодным, гордым и неправым, —
Лишь только тень от боли той,
Которую понять сумели,
В отличие от вас,
метели…

Юность.

Пожелтел и насупился мир.
У деревьев осенняя стать.
Юность я износила до дыр,
Но привыкла — и жалко снимать.

Я потуже платок завяжу,
Оглянусь и подумаю,
что
Хоть немного еще похожу
В этом стареньком тесном пальто.

По моему хотенью.

Слово, слово, что там, в начале?
Раскладушка, на которой меня зачали
по пьяни, по неопытности, по распределенью,
по любви, по кайфу, по моему хотенью…

Вера Павлова

Положена солнцем на обе лопатки,
на обе босые чумазые пятки,
на обе напрягшиеся ягодицы,
на обе ладони, на обе страницы
забытого кверху обложкой Золя,
на оба твоих полушарья, земля…

 

У святителя вместо спины
штукатурка церковной стены
У нечистого вместо спины
шоколад глазурованной тьмы
У политика вместо спины
неубитая шкура страны
У любовника вместо спины
обратная сторона Луны

 

Телефонные кнопки
похожи на четки
Господи помилуй
занято…

 

Тонула. За соломинку
в глазу чужом
хваталась утешение
тонуть вдвоем.
А если бы заметила
бревно в своем,
тогда бы оба выплыли
верхом на нем.

Убежит молоко черемухи,
и душа босиком убежит
по траве, и простятся промахи
ей за то, что не помнит обид,
и очнется мечта-заочница,
и раскроет свою тетрадь
И не то чтобы жить захочется,
но расхочется умирать.

Хороша? И речи нет!
Не дыша, смакую
ласки тонкий комплимент,
сделанный вручную.
Тело меленько кроши,
лаской приручая
божью ласточку души,
в ней души не чая.

Храм. Тропинка под откос.
Тихий омут, где
водомерка, как Христос,
ходит по воде,
где, невидимый в кустах,
Павел, Петр, Андрей,
от апостольства устав,
ловит пескарей.

 

Ты в его жизни не с тем чтоб его учить

Он и силен и мудр и не верит ничьим словам

Он как бескрайний лес, созданный чтобы быть.

А ты там летаешь и ухаешь. Просто сова.

Ты в его жизни не с тем чтоб его спасать.

Всё, навытаскивалась уже раненых из огня.

Он не такой, чтоб ему было можно что-то отдать

Разве что всю целиком: забери меня!

Ты в его жизни затем, чтоб ему писать

С ним говорить и плакать и обнимать

Чтоб под одним только взглядом его кончать…

Но никогда не жалеть: ты ему не мать

Ты в его жизни не с тем чтобы дать совет

Даже не с тем чтоб наполнить порядком дом

Не для того, чтоб кормить дюжиной котлет

Ты для того, чтоб он знал как прекрасен он

Все что ты можешь -просто закрыть глаза

И улыбаясь за руку с ним идти.

В золото превратится каждая твоя слеза

А в бриллианты смех. В этом суть пути.

Ты никогда не станешь его ловить

Зверь с удовольствием сам ходит на водопой.

Все что ты можешь -просто его любить

Чтобы с тобою рядом он был собой.

 

Ты приходишь ко мне и снимаешь сырой пуховик

Потом шапку снимаешь серую как асфальт

И ботинки одним движением, как привык…

А потом заодно вдруг снимаешь с себя базальт…

Этот камень с души- он на вешалке тоже ,пусть

Между курткой твоей и моим разноцветным пальто.

Там уже висит примостившись старая грусть

И надежды, молью изъеденные в решето.

Заходи, заходи в этом доме всегда тепло,

Хватит кутаться в свитер концепций и верных фраз…

Телу нужно дышать и душе… И уже припекло.

Смеха свежего ветер задорно заводит нас:

Эй, взбодрись ка, сними с себя пару десятков лет.

Чтоб морщины и жизненный опыт убрать до зимы!

Выгружаем всегда из карманов ненужное мы….

Здесь в прихожей в шкафах и коробках чего только нет…

Ты меня обнимаешь, и я понимаю пора

Скинуть пару кило недоверия и правоты…

Чтоб проснуться счастливыми полными жизни с утра-

На ночь мы раздеваемся оба: и я и ты…

Впереди еще много и зим и прекрасных лет

Еще столько с себя и друг с друга захочется снять…

Чтоб уйдя за черту -ту,откуда возврата нет,

Обнаженными душами крепко друг друга обнять….

 

Странствуя между мирами,

Я храню в себе  память

О каждом твоем воплощении,

И в назначенный час

Я узнаю тебя

По первому прикосновению

В круговороте смертей и рождений…

 

Она молилась на него,

Жизнь отдавая без остатка,

Не понимая одного,

что Богом быть совсем не сладко…

Что не заставишь полюбить

Ни речью жалобной, ни колкой,

Что постараться нужно быть

Богиней, а не богомолкой.